Виктор Тихонов: «Фетисов просил сжечь мои блокноты»

«СЭ». 13 февраля 2009 г.

Мы оглядывались по сторонам в его кабинете под трибунами ледового дворца — все полки в орденах-медалях. Не кабинет — музей!

— Это небольшая часть, — вывел нас из растерянности Тихонов. — Остальное дома. Целый шкаф.
Мы вспомнили, что у великой ледовой пары Белоусова — Протопопов за жизнь скопилось 22 килограмма медалей.

Тихонов и глазом не моргнул. Оказывается, собственные тоже взвешивал:

— У меня — тридцать.
Мы сидели и думали о тридцати килограммах. О том, что сидит напротив нас один из последних великих
тренеров Советского Союза.
Он получил в перестройку тумаков за всех. Тихонова отчего-то топтали с особенным удовольствием. Хоть диктатуры и жесткости в нем было столько же, сколько в Гомельском или Лобановском. А навыигрывал он гораздо больше.
Виктор Васильевич мог озлобиться — как озлобились бы многие на его месте. Мог за все обиды 90-х держать корреспондентов на расстоянии. А он, напротив, не размяк — но оттаял.
Президент хоккейного ЦСКА в свои без малого восемьдесят поразительно бодр. А на вопросы отвечает почти ласково. Оплеухи забыты, грехи прощены.

КЫРА И БЛОКНОТЫ

-Как строится ваш сегодняшний день?

— Поговорю с вами — и на дачу. Там дожидаются жена и собака. На работе бываю часто. Хоть у меня вольный график. Если на пару дней уеду на дачу, никто слова не скажет.

-В прежние времена вы рано вставали.

— Не только вставал, но и бегал. Правда, с тех пор как порвал ахилл, по утрам ограничиваюсь гимнастикой.

-Много у вас было травм?

— Очень. Однажды получил двойной перелом ноги — в футбол поиграл. Я бил по мячу а парень выставил ногу. И пожалуйста!

-Шрам на вашей щеке — память о чем?

— Клюшкой ударили, у меня все лицо штопаное. Мне и глазницу зашивали. А кисти с голеностопами перебитые. Раньше мячи такие были, что до центра поля никто добить не мог. А сейчас летают от штрафной до штрафной. Помню, как в институте прыгал в высоту с бамбуковым шестом — металлических не было.

-Высоко?

— Два метра брал. Потом разок диск метнул на зачете, так чуть приемную комиссию не зашиб. После первой попытки мне говорят — все хорошо, но вы способны дальше бросать, мы чувствуем. Ну я и размахнулся — диск над профессорскими головами свистнул. Мне поскорее зачет поставили и отправили.

-Поэт Евгений Евтушенко, ваш друг юности, жаловался — Тихонов ему чуть ногу не оторвал в дворовых баталиях.

— Было такое. Я на Колхозной жил, нынешней Сухаревке. Евтушенко — напротив, на 4-й Мещанской. В футбол постоянно гоняли. Годы спустя встретились в Свердловске — мы с «Автомобилистом» играли, а Евтушенко там выступал. Подошел после матча, обнялись.

-Евтушенко помнит ваше прозвище той поры.

— Я тоже помню. Кыра. Я «р» не выговаривал.

-Прежде у вас была традиция — перед сном непременно клали на тумбочку у кровати блокнот.

— Да. Ночью часто приходили мысли. Но блокнот давно уже не кладу.

-Когда-нибудь подсчитывали, сколько у вас блокнотов?

— Ой, много. Дома шифоньер весь набит. Каждый день расписан. Все-все упражнения, — и не просто, а со схемой. После матча обязательно писал, что получилось.

-Был в жизни человек, который проявил к ним интерес?

— Фетисов. Сожгите, говорит, Виктор Васильевич, ваши блокноты. Знает, что у меня там все записано. Кто, когда и сколько. Про любое собрание.

-Ваш сын тоже тренер — он не пользовался этими записями?

— У него своих хватает. Василий — хороший тренер. Даже сильнее меня.

-Серьезно?

— Я смотрел, как он вкалывает. Мы вдвоем трудились в ЦСКА. После тренировки он еще на час оставался с молодыми. Потому они и росли как на дрожжах. Теперь так никто не работает.

-Почему Василий Тихонов в России не востребован?

— Он все силы бросил на то, чтобы подготовить сына к НХЛ. На три месяца уехал в Америку. Мы с Гретцки и «Финиксом» договорились: если Витя не попадает в основной состав, в фарм-клуб его не переводят. Позволяют вернуться в Россию.

-Будет играть в ЦСКА?

— Конечно. Я хотел оставить внука в России, Витьке ведь всего 20. Но Гретцки в него вцепился.

-У него большое будущее в хоккее?

— Уверен — да.

-Хотя ни у кого из больших хоккеистов дети не заиграли.

— Факт. На Турнире «Известий» наши хоккеисты держали на плечах своих детишек. Все думали — смена растет. А более или менее заиграл разве что Михайлов.

Просто росли в других условиях, не как отцы. Горя не знали — зачем им хоккей? Раньше в ЦСКА шел отбор, а сейчас — набор. Тарасов незадолго до смерти возился с пацанами пяти-шести лет. Говорит одному: «Ты будешь играть в ЦСКА!» А тот глазами хлопает: «Я о „Торонто“ мечтаю». Тарасов чуть на пол не сел.

-Тянет на лед?

— Нет. На меня здорово повлиял разговор с Евгением Гинером, моим другом. «Хватит, — говорит, — думать об очках, голах, секундах. Поживи для себя. Ищи преемника». Незадолго до этого у него тренер умер, Садырин. Сразу после той беседы я стал перебирать варианты. Сначала отпала кандидатура Касатонова, потом еще одного молодого тренера. Тот согласился было, но передумал. Сказал — не могу свою команду бросать. Я его не понял, если честно. Говорю: «Милый мой, ты ж профессионал...» И вдруг в кабинете Гущина у меня озарение. Наберите-ка, прошу, Швейцарию. Так в ЦСКА появился нынешний тренер. Который и на роль помощника был готов приехать с огромным удовольствием, а когда узнал, что главным зовут, — обомлел.

БРЕЖНЕВ И ДРАКА

-Теперь у вас достаточно свободного времени. В чем отказывали себе лет пятнадцать назад — а сегодня можете позволить?

— Раньше трудно было в театр выбраться. Да и сейчас сложно — хочется на какой-то концерт сходить, потом гляжу: в это же время футбол. Или баскетбол. Сами понимаете, что выбираю. Как-то отправился в театр Эстрады. Сидел рядом с Магомаевым, смотрели «Ужин с дураком». Замечательный спектакль, колоссальное удовольствие. Хазанов дал билеты на первый ряд. Прежде в «Современник» ходил, Волчек приглашала. Мы дружим.

-Что за спектакль?

— «А поутру они проснулись». Я всю команду водил. Долго за кулисами общались. Волчек говорит: «У меня пятеро заслуженных-перезаслуженных — не знаю, как с ними справляться. А у вас двадцать!» Разницы никакой, отвечаю. Только у меня они до тридцати играют, а в «Современнике» — до конца жизни. Мой двоюродный брат работал в ансамбле Игоря Моисеева. Я через него попросился на репетицию. Моисеев никого не пускал. Много было желающих украсть фрагменты танцев. Но мне разрешил посидеть на трех репетициях. Я был поражен — такая же поточная система, как у меня в хоккее. Танцоры после отпуска пришли, худющие. А Моисеев кричит: «Отрастили бока!»

-В артистическом мире у вас много друзей?

— А когда мне было дружить? Я с утра до вечера на базе! Помню, вернулся с суперсерии сильно простуженным. Домой вошел с одной мыслью — спать. Перекусил — и завалился на диван. Двое суток проспал!

-С Магомаевым незадолго до смерти познакомились?

— Там, в театре. Я от него в 70-е был без ума — голос бесподобный. А сейчас Нетребко полюбил. На днях ее концерт на канале «Культура» смотрел, не отрываясь. А красавица какая, ох! Божественная! Я вспоминал, как после войны ходил на фильм «Любимые арии». Через забор перемахивал в кинотеатр «Форум». Я вообще ни одного фильма не пропускал, а этот посмотрел раз двадцать.

-Что в машине слушаете?

— Ничего. Изредка прошу водителя телевизор включить — если хоккей идет.

-Сами за рулем не сидите?

— С 1984 года автомобиль не вожу. Министр обороны запретил, Устинов. Не знаю почему. Еще приказал, чтоб только назад садился. Но это я, конечно, не соблюдал.

-В Риге у вас, кажется, квартира осталась?

— Сыну ее отдал. Хотели забрать, когда уходил из рижского «Динамо», но попросил замминистра, чтобы оставили: «Я же буду приезжать, помогать вам». До сих пор в Ригу частенько наведываюсь.

-Видели, как вы в СВ едете вдвоем с пуделем. Проводницы рижского поезда к вам с огромным почтением относятся.

— Это правда. Еще дача есть на Рижском взморье, сын купил прекрасный дом. Все соседи — русские. Кстати, после каждого сезона в Риге выступал перед болельщиками. В первый год было человек пятьдесят, дальше по шесть тысяч ходило. А я три часа рассказывал. Тишина стояла — муху слышно. Принимали потрясающе. Однажды Озеров приехал: «Хочу поздравить всех жителей Риги, ваш Виктор Васильевич назначен главным тренером сборной СССР!»

-За сборной получили и ЦСКА.

— Сперва адмирал Шашков меня уговаривал принять ЦСКА, далее отправили к Андропову. И у него в кабинете упирался.

-Почему?

— Мне в Риге хорошо жилось. Андропов, казалось, смирился: «Съезди домой, поговори с супругой. Я тебя вызову». При следующей встрече опять отказываюсь. Объясняю, что не могу занять место Локтева — тот с ЦСКА выиграл чемпионат Союза. Как ребята ко мне после такого будут относиться?

-Что Андропов?

— «Пусть тебя это не волнует». Тут как раз Зимянин, секретарь ЦК, звонит по селектору. Мне все слышно. Андропов говорит: «Тихонов отказывается». — «Скажи ему, что в этом здании еще никто не отказывался!»

-Жестко.

— Нет, Андропов по-доброму со мною общался. Я, говорит, хотел тебя в московское «Динамо» забрать год назад, но Леонид Ильич настоял — в ЦСКА, и точка.

-Кто из членов политбюро больше всех любил хоккей?

— Брежнев. Не забыть момент, когда драка была команда на команду с канадцами. Все оцепенели. Смотрят на ложу: что Леонид Ильич? Тот вдруг начинает тихонько аплодировать. Зал подхватывает! Меня потом на пресс-конференции спросили, что думаю о драке. А я тоже за Брежневым следил — нашелся: «Игра была хорошая, зрителям понравилась. Драка только украсила».

-С Брежневым один на один общались?

— Бывало. 19 декабря у него был день рождения. Вместе с Фетисовым и Макаровым поднялись к нему в ложу. Что-то вручили — он ответил: «Желаю вам победы, победы, победы...»

-Он разве не за «Спартак» болел?

— За ЦСКА. За «Спартак» Черненко болел.

АНДРОПОВ И ЭКСТРАСЕНСЫ

-Жлуктов рассказывал, какая была забава в те времена — забросить водочную бутылку за забор базы, чтоб главный тренер не обнаружил. Зато как весна — эти подснежники открывались миру...

— Я этого не видел. Но раз прятались — значит, боялись. К сожалению, пьянство в России искоренить невозможно. Разве что сузить границы.

-У Лобановского были глаза и уши по всему Киеву. А у вас — по Москве?

— Не сказал бы. Любое ЧП мгновенно становилось известно, моих ребят все знали в лицо. Были очень серьезные происшествия — и приходилось выручать.

-Одна история с Фетисовым чего стоит — тот подрался в Киеве с охранником стоянки.

— Да. Мы с врачом помчались к начальнику отделения — нам выдали на руки штук двадцать всяких документов. Я Фетисова тогда сразу из капитанов убрал.

-С Лобановским на эту тему говорили?

— Конечно. Тот усмехнулся: «Виктор, не верь сказкам. Фетисов с моими орлами гулял. Они по части выпивки

— о-го-го». Еще был случай с Ларионовым, который сбил человека на машине. Счастье, что ненасмерть — год парня лечили.

-У Жлуктова такая же история.

— Жлуктов в отличие от Ларионова поддатый был за рулем. Мне руководство говорит: «Выгоняйте его к чертовой матери!» Но я сохранил игрока для хоккея.

-Больших трудов стоило?
— Андропов дал полный карт-бланш. Так что я сам решал, кого убирать, а кого оставлять.

-Часто его именем пользовались?

— Я собирался отчислить одного из ветеранов (Александра Гусева. — Прим. «СЭ»). На партийном собрании на меня накинулись: «Что вы себе позволяете?! Это заслуженный мастер спорта, майор...» Вот тогда и сказал: «Сейчас при вас наберу номер. Будете объясняться не со мною, а с Юрием Владимировичем». Все моментально замолчали. Андропов, когда забирал меня из Риги, предупредил: «Спать будешь по три часа, но наведи порядок. Знаю, что происходит в команде, — любого можешь выгонять».

-У вас был прямой телефон к Андропову?

— Разумеется. Но ни разу им не воспользовался. Он сам вызывал. Например, в первый мой сезон в сборной на турнире «Известий» проигрываем чехам — 3:8. Тогда перед матчем напросился в команду экстрасенс. Я, говорит, могу поработать с Третьяком — он ни одной не пропустит.

-Согласились?

— Да. А Владик таких восемь шайб получил, каких в жизни не запускал.

-И что экстрасенс?

— Исчез. Не видел его больше. Ау нас оставалась игра со шведами. Заехал посмотреть их матч, вдруг ко мне подходят люди из КГБ: «Вас Андропов вызывает». Подождите, говорю, досмотрю игру — и поедем. Они чуть голос повысили: «Виктор Васильевич, Андропов! Машина стоит».

-Бранился?

— Встретил хмуро: «Что скажешь?» Отвечаю: «Может, и к лучшему такое поражение. Вот-вот чемпионат мира в Праге, там будет легче». Андропов нахмурился: «А ты сегодня в трамвае, метро ездил? Слышал, что народ говорит об игре сборной?»

-В экстрасенсов вы верили, судя по всему?

— Как не верить, когда на моих глазах происходили чудеса! В сборную приезжали две женщины, которые действительно могли многое. Одним разговором снимали напряжение. Они, знаю, потом далеко продвинулись в этом деле. Ларионов в их способности не поверил. Дескать, это все ерунда. Они отвечают: ладно, садись. И он свалился со стула.

-Гипноз?

— Наверное.

-И вы со стула падали?

— Меня невозможно загипнотизировать. Они подтвердили — очень сильное биополе, воздействию не поддаюсь.

-Психологам тоже доверяли?

— Я все новинки отслеживал. Но психологов запускали в команды еще до войны. Затем убрали. Знаете почему?

-Нет.

— У каждого из них было высшее образование. А тренеры до среднего-то порой не дотягивали. Один Аркадьев имел высшее. Ребята потянулись к этим психологам, влияние на команду получили большее, чем тренер.

-Жены хоккеистов для вас были проблемой?

— Не особо. В ЦСКА Тарасов устраивал так называемый «женсовет», но это штука вредная. В Риге мне предлагали пойти по такому же пути — наотрез отказался. Все эти «женсоветы» пошли из армии, когда в глубинке люди сидели, пили и готовы были убить друг друга. Главная фигура в команде — тренер. Еще Озеров говорил: «Когда выиграли — все чемпионы. Когда проиграли — расстреливают только тренера, даже не его помощников...»

«ПЬЯНИЦА» И БЕГЛЕЦ

-Касатонов как-то сказал, что без Тихонова его не было бы. Зашагал бы неправильной дорогой.

— Не исключено. Выпивал в юности так, что через два месяца я его назад хотел отправлять. Но почему-то оставил. Спустя полгода смотрю: пошел, пошел... Поверил в меня.

-Балдерис, другой ваш воспитанник, каким был?

— Когда приехал в Ригу, мне его не показывали. Балдериса случайно увидел в команде «Латвияс Берзс», сразу ухватился: «Что за парень?» — «Не берите его. Намучаетесь, от него все отказались». А меня катание его поразило.

-Намучились?

— Брак у него был громадный — на скорости с шайбой не очень управлялся. Все с крюка у него убегала. Упустит момент — плачет на скамейке. Я капитана отправлял успокаивать.
Но еще в 80-м сказал, что Балдерис пойдет вниз. Когда приехали в Москву с Олимпиады, он написал заявление об уходе из ЦСКА. Пытался его отговорить: «Хельмут, ты в самом соку! Еще пару лет можешь отыграть на высочайшем уровне. Нельзя это терять». Тот ни в какую. Объясняю: «В Риге будешь на порядок сильнее всех. Уже никто не заставит вкалывать. Это тебя погубит. К тому же у тебя наигранное звено с Капустиным и Жлуктовым. А так будешь в сборной, как Мальцев, из одной тройки в другую шататься».

-Не послушался?

— Нет. Отыграл Балдерис год в Риге на одном коньке и сдулся. В конце 80-х уехал в «Миннесоту». Потом рассказывал, что гоняли там похлеще, чем у Тихонова. «Если есть пауза 10 секунд — уже счастье. Тренировка кончается, думаю, ну все, отстрелялся. А мне кричат: «Балдерис, велосипед!»

-Балдерис вспоминал, как в ЦСКА попал на тренировке в шлем вратарю — так вы ему пощечину залепили.

— Не было такого. Просто выгнал с тренировки. Как можно бить игрока?

-Могильный тоже рассуждал о вашем рукоприкладстве.

— Ох, этот Могильный... Вытащили его из Хабаровска, был никто. Сразу с молодежной стал чемпионом мира, попал в основной состав ЦСКА. Захотел денег. Вот и сбежал в Америку.

-Шокировал его побег?

— Не меня одного. Вся команда была настроена против Могильного. Какие только слова не говорили. А как сами укатили в Штаты — все, снова друзья-товарищи.

-Руку на него вы никогда не поднимали?

— Да что вы?! Игроки и не такое расскажут. Один договорился, будто в темной комнате его заставляли подписать контракт с ЦСКА. Зато никто не вспоминает, как в 80-м проиграли Олимпиаду. После игры со шведами некоторые так перебрали, что за руки-за ноги пришлось носить по номерам.

-Поражение от американцев в Лейк-Плэсиде до сих пор для вас больная тема?

— Обидно, что ребята ко мне не прислушались. После того как незадолго до Игр мы разгромили сборную США — 10:3, хоккеисты расслабились. Хотя каждый день твердил: «Забудьте. Наши главные соперники на Олимпиаде — не чехи, а именно американцы». Но достучаться до игроков не смог. Все были уверены, что снова легко с ними разберемся. За это и поплатились. А американцы к тому же бежали на допинге, в этом у меня сомнений нет. Что-то им кололи. Впрочем, каждое поражение учит. Если делаешь выводы.

-Какие?

— Проигрыш помог перестроить команду. В 81-м все недоумевали — что за команду я собрал? Играть-то кому? Никто ни в Макарова, ни в Ларионова не верил. Считали, что я спятил. А сборная за следующие четыре года не проиграла ни единого турнира!

-На чемпионате мира-85 в Праге был эпизод: Макаров огрызнулся на Фетисова, назвал его «пьяницей». И легендарная пятерка едва не распалась.

— Было. Конфликт случился на награждении. Макаров действительно такое сказал, и на собрании в Праге Фетисов обратился ко мне от лица четверки: «Не хотим, чтоб он играл с нами». Я обещал подумать. В самолете опять подходят. Помните, кто играл на месте Макарова, когда вернулись?

-Младший брат Фетисова, Анатолий.

— Какой был красавчик! Талантище! Вроде нынешнего Дзагоева. Все при нем. Если б Толя не погиб в аварии, точно Макарова в этой пятерке не было бы. Кстати, это я помогал найти новую квартиру для родителей Фетисова, они в старой жить не могли. Им каждый угол сына напоминал. А потом Фетисов с Макаровым вновь друзьями стали. Хоккей объединил. Хотя сколько раз было, что на лавочке собачились — приходилось их рассаживать. Когда звено набирает силу — все замечательно, а дальше что возникает — ну-ка, догадайтесь?

-Славу делят?

— Вот!

ЗМЕЙ И «ШЛАГБАУМ»

-Фетисов в интервью говорил: все старое забыто, к Тихонову никаких претензий. А Ларионов, например, не прощает ничего.

— Я Ларионова тоже не прощаю. А вообще жизнь все расставляет по местам. Читаю в «СЭ» интервью Коли Жердева. Помню, как он вел себя в ЦСКА. Отправляемся на выезд — он не может, заболел якобы. В обороне не отрабатывает. Снимаю с игры. Нынче же читаю его слова: «Я был молодой, всего не понимал...» А почему? Потому что в Америке пробовал эти трюки повторить. Только никто с ним разговаривать не стал — услали в фарм. Посидел там — и дошло. Даже до Ковальчука дошло.

-Хотя Илья поносил вас через газеты.

— Мы уступили американцам на чемпионате мира, Ковальчук журналистам все вывалил, что было на душе. А я после игры до трех часов ночи ходил вокруг гостиницы. Возвращаюсь, Юрзинов говорит: «Тебя Ковальчук дожидался...» Да ладно, отвечаю, завтра пообщаемся. С утра пораньше Илья стучится: «Виктор Васильевич, извините, я сорвался. Сказал, что вы старый, никуда не годитесь». А газеты уже все напечатали. Бог с ним, с Ковальчуком.

-Керенскому до конца жизни не давала покоя легенда про женское платье, в котором он якобы сбежал из Зимнего дворца. Какой вымысел особенно досаждал вам?

— Что я гроб с телом Тарасова запретил выставлять во дворце ЦСКА. Потом Тане, дочке Тарасова, говорил: «Как могла поверить?!» Еще сочинили, будто выгнал из ЦСКА Колю Дроздецкого из-за пуделя.

-То есть?

— Мол, Коля, озлобленный придирками Тихонова, наподдал моей собаке на базе.

-Как было?

— В матче с чехами Дроздецкий получил травму. Тогда в моде был прием «шлагбаум». Держишь клюшку в двух руках и засаживаешь в спину. Вот Коля и попал под такой «шлагбаум». Всю ночь его откачивали. Утром по дороге в аэропорт пять раз останавливали автобус — Дроздецкому было плохо. В Москве повезли на обследование, и выяснилось, что у него оторвалась почка. Когда вернулся на лед, прежним Дроздецким уже не стал. Боялся. И однажды сам подошел: «Отпустите домой, в Ленинград. Чувствую, в ЦСКА не тяну». Вся история.

-Пуделя вашего, кажется, зовут Нерон?

— Да. Ему уже 14 лет. А до этого у меня тоже был пудель, и тоже Нерон. К слову, Могильный, сбежав в Америку, попрекнул меня в интервью. Тихонов, сказал он, любит лишь собаку. Да жену. А кого мне еще любить? Игроков? Совсем не обязательно.

-С Могильным после побега встречались?

— Один раз. Когда он впервые приехал в Россию со звездами НХЛ. В Доме Правительства ему вручали российский паспорт. Подошел я к игрокам, среди них был и Могильный. Увидев меня, как-то сжался.

-Что сказали?

— Ничего. Мне было неприятно читать его интервью. Столько глупостей! Могильный рассказывает, что мать приехала в Москву из Хабаровска, а Тихонов запретил ей встречаться с сыном. Да я в глаза ее не видел!
Когда в разгар перестройки меня в газетах стали обвинять черт-те в чем, я разозлился. Разыскал журналиста, который за подписью Ларионова опубликовал в «Огоньке» знаменитое письмо. Говорю: «Я улетаю на чемпионат мира. Как вернусь — давайте встретимся, и тогда отвечу вам по каждому пункту ларионовских обвинений». Отказался! А в это время по телевизору шел фильм про Ломоносова. Тот в трудную минуту сосредоточился на работе. Вот я и подумал: ну их к лешему. Если на все статьи отвлекаться, времени ни на что не хватит. Лучше работать буду.

-А история с Харламовым? Многие и сейчас, годы спустя, твердят: «Если б Тихонов взял его на Кубок Канады — Валерий был бы жив...»

— От лукавого эти упреки! Скажите, какой состав на турнир берет с собой тренер?

-Способный побеждать.

— Правильно. Вот и я повез лучших. Вместо Харламова взял молодого Крутова, который был однозначно сильнее. Когда Харламов прогремел на весь мир? В 72-м. А в 81-м ему стукнуло 33. Никогда не говорил об этом в прессе, но у Харламова к тому моменту были напрочь разворочены голеностопы. Из-за этого потерял маневренность. Валерка-то обыгрывал всех на льду за счет своих подвижных голеностопов. Если ЦСКА он бы помог даже в таком состоянии, то в сборной уже терялся. Он и сам это осознавал.
Накануне отъезда в Канаду мы разговаривали в бане. «Валер, ты не обижайся». — «Виктор Васильевич, я все понимаю. Никаких обид. Вы ж меня сроду не наказывали, хотя часто по пьянке прокалывался».

-Не наказывали?

— Валерку — никогда! Злиться на Харламова было невозможно. Такой он был человек. Море обаяния. Вот Мальцев, к примеру, другого склада. Хитрован. Пьет с ребятами, потом всех ловят — только Мальцев уже смылся.

-Кто мог стать большим игроком, но не стал?

— Был такой в ЦСКА Вязьмикин. По прозвищу Змей. Когда играли в Канаде, его никто не мог остановить. Гениальный хоккеист!

-Спился?

— Подсел на таблетки. Седуксен, феназепам, еще что-то... И закончил с большим хоккеем. А Белошейкин? По таланту сильнее Третьяка! У Женьки была невеста в Ленинграде. Славная девушка. Как ни приедем туда на игру, она и родители Жени приходили к нам. А потом после победы на чемпионате мира на банкете познакомился с ассирийкой из гостиницы «Россия». Как связался с ней, все рухнуло. О ленинградской невесте забыл, женился на этой. Вместе прожили недолго. Развелись, и Женька запил. В 33 года повесился.

ТАРАСОВ И УГРОЗЫ

-Тарасов очень ревновал вас к успехам?
— Еще бы! Он мечтал вернуться в сборную. Когда на «Известиях» проиграли чехам, вызвал меня начальник Спорткомитета Павлов. У него в кабинете сидел Тарасов. «Анатолий Владимирович говорит, что Юрзинов скверный помощник. Тебе другой нужен», — первое, что услышал я. Но за Юрзинова стоял горой. В конце концов Павлов неожиданно обратился к Тарасову: «Помогите Виктору Васильевичу в Праге. Все-таки для него это первый чемпионат мира».

-Что ответил Тарасов?

— Покачал головой: «Нет, вот после Праги — согласен». В другой раз ЦСКА играл в Финляндии на Кубок чемпионов. Внештатный корреспондент «Комсомолки», у которого были хорошие отношения с Тарасовым, залепил ему по телефону, что матч закончился поражением ЦСКА. Тарасов в тот же вечер обзвонил все армейское руководство. Меня с грязью смешал: «Мы доверили Тихонову команду, а он такой-сякой все проиграл...» На следующий день оказалось, что ЦСКА-то выиграл! Тарасов набрал того внештатника, начал распекать. «Почему вы так расстроены? — удивился журналист. — Радоваться должны, что ЦСКА победил!» После этих слов Тарасов швырнул трубку.

Был еще случай в 81-м на Кубке Канады. Тарасов тоже приехал на турнир. «Не пойму я Анатолия Владимировича, — говорил мне консул. — Когда сборная проиграла первый матч, он от вас камня на камне не оставил. Расшумелся в ложе: кого набрал этот паразит, Тихонов?! Это же не игроки, а непонятно что!» Ничего удивительного, отвечаю, вы просто Тарасова плохо знаете. После поражений Тарасов спуску мне не давал. Иногда приходил на пресс-конференции, брал слово. Когда его начинало заносить, я тихонько толкал в бок: «Анатолий Владимирович, врете». Он тут же успокаивался.

-Александр Гомельский семь раз был невыездным. А вы?

— У меня с властями проблем не возникало. Но однажды странная история приключилась. Подошли двое и говорят: «Не переживайте, но ваш почтовый ящик сгорел».

-Как понимать?

— Вот и я в толк не мог взять, кому понадобилось поджигать мой почтовый ящик. И что там было. Единственное, что понял, — за мною велась слежка. И те двое, наверное, были из «органов».
-Когда последний раз надевали военную форму?

— В 89-м. ЦСКА в тот год стал чемпионом. Устроили чествование в ледовом дворце. Вообще-то форму редко носил. Меня даже Устинов поддел: «Что-то ни разу не видел тебя в мундире». «Я его и не надеваю, — говорю.

— Буду чувствовать себя скованно, вы же маршал». «Ну и ладно», — улыбнулся Устинов и снял свой китель с одиннадцатью орденами Ленина.

-На пенсию вы ушли полковником. Был хоть один шанс стать генералом?

— Грачев обещал. И генеральское звание, и именной пистолет. Но вспыхнул конфликт с начальником ЦСКА Барановским, в хоккейном клубе произошел раскол, и все обещания забылись. В итоге уже преемник Грачева на посту министра обороны, маршал Сергеев, подарил мне шашку. Но самое главное — Сергеев выкинул из ЦСКА этого подлеца Барановского. Что мы пережили на первых порах — страшно вспомнить! Барановский пытался списать на нас несуществующие долги. Во дворец не пускал, выставляя у дверей солдат. Чтобы попасть внутрь, пришлось нанимать ЧОП. Барановский был в бешенстве. Грозил: «Не уберешь ЧОП — пришлю роту автоматчиков»! Я позвонил Сергееву: «Опять эта гадина безобразничает». Тот принял меры.

-Вам угрожали?

— Не напрямую. Приходили обычно к моему помощнику Гущину. И угрожали, и деньги требовали. Один хмырь заявил: «Не угомонитесь — голову отрежем». Помог Степашин, который был министром МВД. Дал команду утихомирить. Бандитов быстро нашли. Через два дня они позвонили. «Извините, Виктор Васильевич, вопрос закрыт».

КОЛОНИЯ И КУРСКАЯ ДУГА

-Однажды вы сказали: «Я очень люблю сладкое, а значит, еще не постарел».

— Я такой сладкоежка! Сметаю все подряд — конфеты, пирожные, торты. И не поправляюсь.

-Писатель Эдуард Хруцкий на вопрос, как поддерживает в 75 лет блестящую форму, ответил: «Никак. С утра похмеляюсь — и за работу». Как вы поддерживаете?

— Слежу за собой. Почти не пью. Обращали внимание — как человек выпьет, у него сразу просыпается аппетит? А я ем мало. По утрам обязательно делаю гимнастику — приседания, отжимания.

-Сколько раз отожметесь?

— Сорок — запросто! В нашем дворце хожу в тренажерный зал, занимаюсь со штангой.

-С командой кроссы прежде бегали?

— До 65 лет! Причем сам вел бег! По 10 — 12 километров накручивали. Бег — самое полезное упражнение. Все группы мышц в работе.

-Вы богатый человек?
— Нет. Деньги для меня никогда много не значили. Вы не представляете, какие контракты предлагали в 80-е. Американцы приезжали в сборную и клали на стол лист: «Ставьте любую цифру...»

-Что отвечали?

— Никуда из Советского Союза не уеду. У меня мама перед глазами вставала и отец, который с фронта не вернулся. Думал: если буду получать десять миллионов — не буду же в десять раз лучше кушать?

-Куда звали?

— В «Квебек», например. Разговор начался с трех миллионов.

-Как жена реагировала, когда узнала?

— Она не слишком интересовалась. Тоже говорила: «Зачем нам эти миллионы, Виктор?» Супруга всегда меня поддерживала. Мы в 53-м поженились. Чтобы столько лет прожить вместе, надо уметь уступать друг другу. Татьяна — терпеливая, отходчивая. Она юрист по образованию. Когда в Ригу уехали, устроилась на работу в местную колонию строгого режима. Я как узнал — ахнул.

-Местечка приличнее не нашлось?

— Работу предложили по динамовской линии. Татьяна рассказывала, что начальник колонии лишь через год догадался, чья она жена. А зэки знали об этом на следующий день. Я в этой колонии, между прочим, трижды выступал. Как-то приехали туда с актрисой Вией Артмане. Она потом спрашивает: «Почему один парень в первом ряду глаз не сводил с моих рук?» Начальник колонии хохотнул: «Так вон у вас какие кольца, а этот — первый в Латвии спец по ювелирным делам...»

Позже забавные случаи были. Идем с женой по Риге. Вдруг хватает за рукав незнакомый мужик: «Здравствуйте, Виктор Васильевич. Помните, вы у нас выступали?» — «На заводе?» — «В колонии. Когда на волю выходил, ребята просили: «Тихонова встретишь — привет передавай». Вскоре в республиканском ЦК прознали, где Татьяна трудится, и перевели ее на лыжную фабрику. От греха.

-Кого из людей прошлого вам не хватает?

— Мамы. Женщина неграмотная, верующая. Столько в меня вложила! Во время войны спасла от голодной смерти. Взяла на обмен свои отрезы, отцовские пожитки и поехала под Волоколамск. В голове не укладывается, как на подножке товарного вагона дотащила в Москву мешок картошки. А я лежал дома, с галлюцинациями от голода.

-Был в вашей жизни еще удивительный случай. Побег на Курскую дугу.

— Едва немца оттуда выбили, я с приятелями и рванул смотреть. Мне было лет тринадцать. Добирались четверо суток. Ехали на крышах вагонов, нас дважды снимала милиция. Из участка через окно убегали — жара стояла, все нараспашку.

-Как же не свалились с крыши вагона?

— Надо было держаться за трубу. Так и ехали — в обнимку, еще и спать умудрялись. На товарняке добрались до Курской дуги. Проехали это поле: батюшки, сколько ж там разбитых танков! Сплошь покореженный металл — ужас!

Дома потом влетело. Мама часто наказывала. Когда постарше стал, однажды замахнулась, но я крепко схватил ее за руку. И она заплакала. Поняла, что сын вырос. А вот отец меня пальцем не трогал.

-Что-нибудь выяснили о его судьбе?

— Говорят, погиб под Сталинградом в 42-м. Но точное место неизвестно. Отца могли и не забрать на фронт — работал на секретном заводе, была «броня». Но когда завод эвакуировали, решил остаться с семьей в Москве. Позже ушел в ополчение. День Победы для меня самый главный праздник. Каждый год 9 мая иду к Большому театру, где собираются ветераны. Очень тепло ко мне относятся.

-Вы упомянули, что мама была верующей. А вы?

— Я — нет. Наше поколение по-другому воспитано. Мама хоть и окрестила в пять лет, но в Бога я не верю. И не боюсь в этом признаться. В церковь не хожу.

-Ни разу не были?

— Был как-то в храме Христа Спасителя. Охранник меня узнал, все рассказал, показал. А недавно знакомый генерал предложил съездить в Сергиев Посад. В лавре два дьякона устроили для меня персональную экскурсию. Проводили в обход очередей к опочивальне, где хранятся мощи святых. Потом запели. До чего ж у них божественные голоса! Был потрясен.

-Вы им тоже говорили, что не верите?

— Да. Они спокойно реагировали. В лавре пообщался с настоятелем монастыря. Обращаясь к дьяконам, он обронил чудесную фразу: «Посмотрите на Виктора Васильевича. У него в глазах такая душевная чистота, которую вам хорошо бы иметь». Я, кстати, и с патриархом Алексием II был знаком. Пару лет назад 9-го мая на Поклонной горе встретились. Кругом охрана, все правительство, но меня пропустили. Поговорили чуть-чуть с Алексием II. На прощание меня перекрестил. Изумительный человек. Почувствовал, какой от него свет идет.

-Когда по утрам выгуливаете пуделька — люди вас по-прежнему узнают?

— Конечно. Даже бомжи раскланиваются: «Здравствуйте, Виктор Васильевич!» Иногда, правда, могут и Вячеславом назвать, как артиста Тихонова, и Тихоном Васильевичем. Привык. Когда в санатории отдыхал, далекие от спорта генералы меня изводили: «Скажите, где мы с вами служили? Лицо у вас знакомое!» Один случай меня удивил. Подходит мужик, хлопает по плечу. «Ну как там?» — спрашивает и показывает пальцем на небо. «Понятия не имею. Я там не был. И не особенно тороплюсь». Тот ничего не понимает. Оказалось, меня за космонавта принял. Я полдня хохотал.

Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ
13.02.2009 «СЭ».